Метка: Андрей Аствацатуров

Рубрики
Критика

Вытоптанная поляна (премия «Ясная Поляна»-2020)

Короткий список литературной премии «Ясная Поляна» в номинации «Современная русская проза» в этом году во многом повторяет короткий список «Большой книги». Судите сами: из шести книг в шорт-листе вроде бы конкурирующего конкурса «засветились» три! Это «Чуров и Чурбанов» Ксении Букши, «Не кормите и не трогайте пеликанов» Андрея Аствацатурова, «Сияние «жеможаха» Софии Синицкой. Полагаю, дело отчасти в том, что роман прошлогоднего лауреата «Ясной Поляны» Сергея Самсонова «Держаться за землю» вызвал очень неоднозначную реакцию. Вплоть до обвинения в графомании – что напрямую касается авторитета солидной премии. В этом году такого гарантированно не будет, книги в шорт-листе «Поляны» «нормальные», «проверенные»… Более того – четыре из шести книг шорт-листа издано в самой престижной сегодня «Редакции Елены Шубиной». С точки зрения читателя, ожидающего все же разнообразия, а не перетасовывания одной и той же колоды, такое положение дел скорее минус. Тем более, что о каких-то особых достоинствах финалистов крупных литературных премий говорить сложно. Три книги из шорт-листа «Ясной Поляны» – в нашем обзоре.

АВТОМАТИЧЕСКОЕ ПИСЬМО

Ксения Букша. Чуров и Чурбанов. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2020

Ксения Букша наделена счастливым даром писать на профессиональном уровне с самой ранней юности. Пока ее сверстники все еще ходят в молодых авторах, петербургская писательница – уже автор множества разнообразных книг, отмеченных и критиками, и премиями (и вот в этом году сразу два шорт-листа крупнейших премий). Я сказал, что Букша автор «разнообразных книг», но это не совсем так. Вот, к примеру, биография Малевича и роман «Завод «Свобода»» – совсем разные по жанру вещи, но написаны с использованием одних и тех же приемов, одним и трем же стилем. Как и другие вещи автора. Профессиональный уровень исполнения играет с Букшей в плохие игры: кажется, что новые книги пишутся уже сами по себе. Помните, литературный анекдот про Бальмонта и его пишущую машинку, которая отстукивала сотни и сотни однообразных строчек в отсутствии автора? Вот «Чуров и Чурбанов», кажется, написан именно так, неким текст-процессором, в который заложены основные (и неизменные) приемы и стилевые особенности Букши. Конечно, этого мало – в таком процессоре должно быть запрограммировано ее литературное мировоззрение, «мягкий модернизм» в изводе женской прозы. Такого рода вещи охотно печатал журнал «Юность» в начале 80-х. Ранняя Дина Рубина, Галина Щербакова и т.п. Разве что у Букши немного более жестко и изобретательно, с фантастическими элементами. По нынешней моде.

Согласно фантастическому допущению автора, два заглавных персонажа (некогда одноклассники, потом студенты-медики) оказываются крепко связанными между собой, так сказать, скованными одной цепью. На уровне (буквально) сердечного ритма, то есть, судьбы. Один из них – сильно положительный. Другой – не очень. Один – совсем интеллигент, другой – интеллигент, так сказать, заблудший. Ничем хорошим, конечно, кончиться это не может. Да и жить в этой стране как-то невесело, господа. Атмосферы добавляет узнаваемый (и поэтому легко продающийся публике) мрачноватый питерский колорит.

По поводу основной идеи – ничем не объяснимой, парадоксальной, трагической связи двух совсем разных людей – нельзя не вспомнить маканинскую притчу про Ключарева и Алимушкина, да и, собственно, много чего еще. Букша пишет широкими мазками, не стесняясь брать свое, там где она его увидит – что в сюжете, что в стиле. Сюжет, как обычно у Букши, здесь является слабым местом, поэтому для укрепления конструкции приходится дробить повествование на мелкие отрезки. Я даже допускаю, что нарезанные кусочки могли быть соединены по принципу жребия, случайно. Ну, собственно, и что с того? Этот прием не более и не менее содержателен, чем другие приемы автора этой игровой прозы. В книге вообще немало привлекательного для многих читателей авторского произвола – как захочу, так и заверну, невзирая на правдоподобие и логику. Игра все стерпит.

Читать в целом любопытно, как, например, наблюдать за чем-то заведомо бесполезным, но увлекательным – жонглированием теннисными мячиками, например. Возможно, для пущего эффекта, они могут быть даже кубической формы.

СКУЧНАЯ ИСТОРИЯ

Андрей Аствацатуров. Не кормите и не трогайте пеликанов. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019.

Если Букша одинаково пишет разные книги, то Андрей Аствацатуров много лет пишет как будто бы один роман. Я бы даже сказал «один и тот же». Собственно, об этом говорится уже в издательской аннотации: «В новом романе… все тот же герой. Городской невротик, преподаватель литературы, не слишком удачливый в любви, уже знакомый нам по книгам…». Дальше перечисление предыдущих серий – прошу прощения, предыдущих романов.

В общем, это и неплохо. На новую книгу работает эффект сериала. Тем более, что «городской невротик» – который по внешним, биографическим, контурам в целом совпадает с автором – персонаж, несомненно, симпатичный. Неудачи его не носят фатального характера, в повествовании от первого лица много самоиронии, описание бытовых реалий (Санкт-Петербург и Лондон начала 2000-х) читается с интересом. Как и описание «кухни» филологического факультета одного из питерских вузов и, шире, среды постсоветской интеллигенции. В «эпизодах» появляются хорошо известные и вполне реальные люди, вроде легендарного критика-скандалиста Виктора Топорова. Количество аллюзий и, как говорят сегодня, «референсов», неизбежно значительное в «петербургском тексте», все же не зашкаливает. Вообще, «Пеликаны…» написаны мастерски, опытной и уверенной рукой, романная форма соблюдена (в отличии от ранних «Людей в голом», сборника заметок и «виньеток», которые романом назвать все же крайне сложно).

Но! До чего же незначительны, даже мелки все эти интеллигентские хождения туда-сюда, страсти из-за университетских ставок, многочисленные полулюбови, полупотери… Дело не в наборе героев, дело в их заземленности. Нежелании что персонажей, что автора выйти из своего круга. Все здесь дано как будто в слабом свете петербургского вечера или утра: нерезко, размыто, грязновато… Вот характерная цитата. «Они стояли молча в ряд прямо на выходе с эскалатора. Все трое: Жорик и еще два типа, худые, сутулые, в грязных ветхих куртках со старыми рюкзаками. Сердце дернулась куда-то вниз. Мне вдруг захотелось, очень захотелось пройти мимо, и я стал глядеть в сторону, сделал вид, что залюбовался девушкой, проходившей через турникет. Жорик меня заметил, окликнул. Я еще надеялся какие-то секунды, что могущественный Костя просто пока опаздывает, что у него много дел и он послал вот этих парней, которые у него на побегушках, нас встретить. Но тут сутулый парень с длинной тощей шеей сделал шаг навстречу, коротко хихикнул и протянул руку – Костя. Ладонь оказалась вялой и влажной».

В книге нет трагедии. Да и драмы порядочной даже нет. А есть слабый герой со своими слабыми страстями. Такой не способен ни удивить, ни напугать. Как, собственно, и вся книга.

СКВЕРНЫЙ АНЕКДОТ

Саша Филипенко. Возвращение в Острог. М.: Время, 2019.

Сочинение Саши Филипенко «Возвращение в Острог» уже успело удивить публику самим фактом попадания в шорт «Ясной Поляны». Дело в том, что это своего рода памфлет, крайне критически рисующий жизнь современной России. Кажется, ранее «Ясная Поляна» такими жанрами и такой направленностью не увлекалась. Хотя книги Филипенко уже несколько лет вполне органично входят в «премиальную обойму». Сравнительно молодой (ему нет и 40) автор успел получить «Русскую премию» (он родом из Белоруссии), был и в коротком списке «Большой книги». Теперь вот «Ясная Поляна».

Весьма вероятно, что своей легкой манере письма Саша обязан профессии: он побывал сценаристом комедийных шоу на Первом канале, потом составлял на «Дожде» пару Павлу Лобкову. Книги он пишет в привычном для такого рода деятельности фельетонно-комиксовом духе. Они – в частности, и рецензируемая – даже формально выполнена а-ля сценарий телевизионного шоу или телесериал (иногда автор сознательно этим бравирует – например, прямо вводя в текст «содержание предыдущих серий»). Короткие фразы. Четкие картинки. Афористичные высказывания. Простые, но эффектные (или с претензией на эффективность) метафоры. Сразу вспоминается манера молодого питерца Кирилла Рябова, (который, кроме этой манеры, с Филипенко не схож ни в чем, а во многом – и идейно, и эстетически – противоположен).

Опасность «памфлетного» письма – неизбежное «сползание» в публицистичность. А если ты пишешь прозу как сценарий – неизменно вылезут общие места и штампы, которые в сценарии, как служебном жанре, неизбежны и допустимы, прозу же попросту портят. Поэтому написано «Возвращение…» очень неровно. Но дело даже не в этом.

Действие здесь происходит в глухом провинциальном городе Остроге (метафора всей российской жизни!), который, само собой, кошмарен. Филиал ада на земле. Грязь, неустройство. Изощренно пытающие подозреваемых местные менты (пытки описаны крайне тщательно и подробно). Совсем плохо дело обстоит в местном детдоме, где дети, один за другим, кончают жизнь самоубийством. Распутывать дело прибывает следователь-неудачник по фамилии Козлов, отягощенный личными проблемами. В общем, все мрачно. Вот фрагмент, рисующий жизнь острожскую.

«Возле общежития припаркована битая «девятка», и в её тонированных стёклах отражается местная агора – отделанный сайдингом мини-маркет. Рядом со входом висит афиша предстоящих матчей острожского «Шанса». Козлов переступает через хребет замёрзшей грязи и идёт вдоль заборов, поверх которых наклеена одна и та же аккуратно выписанная от руки реклама: «Качественный солярий без последствий». То и дело под ногами оказывается какой-нибудь мусор, пачки сигарет, упаковки таблеток. Даже заложенный нос улавливает запах сероводорода. «Край мира, – вновь думает Козлов, – обрыв земли».

Причина самоубийств, как оказалась, такова: дети побывали за границей, благодаря местному меценату (впоследствии посаженному властями в тюрьму), и не смогли вынести возвращения к мрачной российской реальности…. Не правда ли, крайне малоправдоподобная история. И не история даже, анекдот, притом довольно скверный. Ни сострадания к детям, ни искреннего чувства по отношению к описываемым событиям тут мы не видим. Так, какая-то ухмылка, желание «блеснуть» поворотом сюжета или стилистическим оборотом.

Все это – сценарий ли, памфлет – по большому счету имеет мало отношения к прозе. Тем более к прозе «премиальной», призванной показывать некие ориентиры, задавать тон.

А если такой прозы нет даже в коротких листах самых престижных премий – стоит ли всерьез к этим премиям относиться?

Опубликовано Новый Берег, номер 71, 2020

Рубрики
Критика

Пеликан как герой нашего времени. О кн.: Андрей Аствацатуров. Не кормите и не трогайте пеликанов.

Андрей Аствацатуров. Не кормите и не трогайте пеликанов. – М.: Редакция Елены Шубиной, 2019.

Роман петербургского писателя и литературоведа Андрея Аствацатурова «Не кормите и не трогайте пеликанов», вышедший в конце 2018 года, вызвал очень разные отклики. При этом маятник критических высказываний раскачивался с особой силой: от восторженного восхищения авторской любовью к языку, его мастерским владением, «бережным и чутким любованием»1 до яростных призывов «совесть иметь», поскольку «размазать жидких соплей на три с лишним сотни страниц под видом художественной прозы – вершина свинства и безнравственности»2. Причинами такой широты восприятия и прочтения могут быть разные факторы, но, поскольку «белых билетов» и «красных карточек» этой книге выдано много, остается попытаться понять, «зачем» автор затеял эти «три с лишним сотни страниц»…
Главная метафора романа – образ пеликана. При этом название и обложка книги агрессивно намекают на особость этой птицы (ее непонятность и непонятость), настойчиво автором декларируемую и охраняемую. Фраза с таблички из лондонского парка – PLEASE DO NOT FEED OR TOUCH PELICANS, – поменяв свою судьбу, лишилась той самой удивляющей «вежливой и увещевательной интонации», став вполне себе русским императивом. Писательское требование «не трогать других» никогда в общем не соблюдалось: «не такие, как все» неизбежно притягивали к себе внимание и зачастую были биты за свою инородность. Исключение делалось, пожалуй, для крайней степени инаковости – юродивых.
Люди (и птицы), населяющие роман, разнообразны, зачастую смешны и гротескны, что дало повод критикам говорить о «ехиднейшей пародии на современный способ писательской рефлексии»3. Но, кажется, автор часто уж слишком серьезен в своем тексте, что попирает все законы пародийного жанра.
Это сравнение, противопоставление и уподобление людей и птиц задано с самого начала книги, когда герой сталкивается с разномастными туристами в Сент-Джеймсском парке: «По дорожкам, аккуратно огибающим пустые газоны, движутся туристы: семенят крикливой толпой низкорослые азиаты, строго вышагивают высоченные скандинавы, проходят, пританцовывая и отчаянно жестикулируя, поджарые итальянцы и испанцы, привозящие сюда, в сырой английский климат, жар Средиземноморья». И буквально на следующей странице автор знакомит читателя с другим миром: «За невысоким ограждением возле воды кипит пестрая птичья жизнь. В кустах, наверное, в поисках тех самых старых жуков, копошатся утки, вдоль берега ковыляют жирные гуси с оранжевыми клювами, у ограды стоят какие-то водоплавающие аляповатого вида, будто наспех раскрашенные, безо всякого вкуса и воображения. Вездесущие голуби ведут себя скромно. Ходят, дергая маленькими головками, и дружно взлетают при малейшей тревоге. Чайки носятся в воздухе, то и дело поднимают истошные крики и принимаются драться из-за добычи. Вороны держатся поодаль, с достоинством, время от времени инспектируя длинными клювами мусорные корзины». И этот мир столь же многообразен, разделен на свои «народы» и «типажи», среди которых особое место занимает странная птица с весьма характерным обликом: массивное туловище, большие крылья, короткие и толстые ноги с широкой перепонкой между пальцами, при этом длинные шея и клюв, на нижней стороне которого – мешок для ловли рыбы. Эта птица отличается особой неуклюжестью и чрезвычайной прожорливостью.
Пеликан – птица со своей культурной биографией, замешанной отчасти на незнании «древнего человека». К излюбленным местам обитания относятся самые отдаленные и заброшенные леса, где они строят гнезда и выкармливают птенцов. Чтобы птица могла накормить своих многочисленных отпрысков, природа снабдила ее широким карманом, в котором пропитание доставляется к месту назначения. При этом сам способ кормления позволил сделать ошибочное заключение, будто птицы-родители разрывают себе грудь, чтобы напитать птенцов своей кровью. Так пеликан обрел статус персонифицированного милосердия и жертвенности: одна из самых известных аллегорий Христа.
Но пеликан – не только символ самоотверженной родительской любви и сыновней преданности, но и свое­образный «знак» преподавательской деятельности. Именно эта птица украшает эмблему Педагогического университета им. А. И. Герцена (изображение пеликана, кормящего птенцов, помещено на воротах при входе в здание университета), а статуэтка «Хрустальный пеликан» вручается лучшему учителю года в России. Главный герой романа – университетский преподаватель зарубежной литературы. И здесь «пеликанья природа» выражена весьма прозрачно. Да и рифмы с пеликанами удос­таиваются, как правило, преподаватели и профессора, хотя сравнительные обороты часто бывают брошены автором как бы мимоходом.
Первым автор наделяет своеобразным «пеликанством» профессора, которого главный герой со своей спутницей Катей встречает в аэропорту. Немного комичный и похожий на обрубок, он кажется герою сумасшедшим: «У него почти не было шеи, и маленькая голова казалась будто вылупившейся из туловища. Короткая седая стрижка, короткая кабанья щетина на щеках, вокруг рта, под подбородком. Короткий мясистый нос, на котором плотно сидели металлические очки». И этот «зверь», на которого Катя грубо прикрикнула: «А ну брысь отсюда!», мгновенно превращается в нелепую и растерянную птицу: «Тот сделал вид, что не расслышал, повернул, как пеликан, голову на сто восемьдесят градусов, куда-то назад к чемодану, подтянул его к себе, забормотал что-то под нос».
На страницах романа может, например, «почесать заросший пеликаний подбородок» один из университетских сотрудников, пристроивший героя на работу в вуз, Лугин. С особой настойчивостью автор подчеркивает неуклюжесть профессора философии Петра Алексеевича. Но открыто этот пеликаний слоган звучит ближе к финалу: «Я сделался раздражителен. Стал на нее [Наташу, с которой герой изредка встречается] сердиться, цепляться к мелочам. А потом поднял бунт. Кричал, что нельзя менять порядок в чужом доме, что нужно уважать независимость другого, что не надо кормить и трогать пеликанов».
И это громкое отстаивание собственной независимости, права на самость, инаковость и особость – пожалуй, один из ключевых узлов текста. Именно в этом – обновление образа непутевого и неприкаянного, всегда и везде лишнего интеллигента-очкарика, неспособного встроиться в предлагаемые обстоятельства. Новый поворот в жизни «маленького человека», который оказывается не чеховским Червяковым или Беликовым (хотя, нужно признать, тоже не самый приятный герой нашего времени), но «пеликаном», самостоятельно принимающим решения и не боящимся нести ответственность за собственную жизнь. Слабость, безволие, инертность героя-подкаблучника оказываются своеобразной маской, с которой персонажу удобно жить. Отсутствие четкой системы координат и вечное движение по течению при внимательном прочтении оказываются абсолютным надувательством. Герой, следующий своим представлениям об иерархии ценностей, чести и достоинстве, демонстрирует свою систему взглядов жестко и однозначно. Разговор с американским профессором-калекой или уход из вуза в связи с подлой историей с Аллой Львовной убеждают в этом читателя. В конце концов возвращение на родину. Герой не утверждает ценность и безоговорочную истинность собственной картины мира, он вполне способен играть на чужом поле, следуя установленным правилам: журнальная, собранная согласно стандартам красавица; «наркотическое гостеприимство» приютившего дома и согласие его отработать (пакет был вывезен из Лондона и ввезен в Россию) и т. д. Герой не пытается менять правила игры, но и в своем монастыре не терпит чужого диктата. Наш герой – не бесхребетный очкастый лузер, образ которого ему пытаются навязать. Но он и не тот «пеликан», на которого можно прикрикнуть «брысь». Герой, не делящий мир на белое и черное, но понимающий его многогранность и многопластовость. И неслучайны бесконечные «полеты во времени»: «Я разглядываю пруд, бывший когда-то каналом, а прежде – рекой. Впереди из воды торчит небольшой остров, похожий на зеленую шайбу. Мне приходят в голову разные мысли о том прежнем хаосе, который когда-то здесь правил. Сент-Джеймсский парк давно уже похоронил этот хаос. Никаких следов той прежней пустоши, тех комариных болот, заваленных гнилыми деревьями, той мрачной реки с раскисшими берегами, заросшими мелким, царапающим ноги кустарником. Теперь здесь уже не слышно зловещего уханья ночных сов, от которого замирало сердце. Вокруг дорожки, лужайки, трава, даже не трава, а так, травка, и мирное покрякивание водоплавающих. Тут, говорю я себе, она стояла, та самая больница, может, даже на месте ресторана. Сюда их как раз и свозили со всего Лондона, всех этих прокаженных, неприкасаемых. Их словно заживо хоронили. Обряд смерти совершали как положено. <…> А потом все закончилось. Так же внезапно, как и началось. Болезнь ушла, прихватив последних пациентов, и король велел осушить болота. Осушили. И на месте лепрозория поставили зверинец. С верблюдом, крокодилом и слоном…».
И город, куда возвращается герой, он зовет «Ленинградом». Пространство, которое существует и которого нет одновременно. Как и все события, происходящие с ним. Есть в этом какая-то пошлая условность – действительность, собранная по шаблонам и лекалам, главная цель которой – простота и доступность. Своеобразные лубочные картинки XXI века с ярко выраженным при­вкусом девяностых прошлого столетия. И настоящим, действительно реальным кажутся лишь литературные экскурсы и рассуждения на местности. Именно здесь пеликан распускает крылья и летит. Эти птицы ходят, конечно, неуклюже, но хорошо плавают и летают, могут подолгу парить. В полете из-за длинного тяжелого клюва держат шею буквой S – знак «бесконечность». Птица, парящая в вечности. И не существует никого, только чувство бесконечного полета свободы («Я вдруг поймал себя на ощущении, что здесь, несмотря на столпотворение, как будто никого нет»)…
Потому пеликан и неуклюж: земля – не его стихия. Хотя увидеть это способны немногие, как в книге Леены Крун «В одежде человека». Пеликана ничто не держит на земле – он массивен, неловок и некрасив, а потому небо – его единственно возможная свобода.
«Посреди пруда плавают два белых лебедя. Один вдруг начинает хлопать крыльями, разгоняется по воде, видно, затем, чтобы взлететь, но тут же успокаивается, складывает крылья, замирает.
– Вот так всегда! – проводив его взглядом, комментирует Катя.
Мне становится грустно оттого, что вот он, такой большой, красивый, захотел и не смог».
Да, становится грустно. И отчего-то неловко…

Опубликовано в журнале «Традиция & Авангард» № 4 2020.