Рубрики
Научные статьи

Функционально-семантическая роль цветовых эпитетов в лирике О. Мандельштама

 

Поэтическая речь О. Мандельштама обладает ярко выраженным кинестетическом кодом. В результате проведенных нами исследований [8, 39-47] было установлено, что по отношению к предикатам визуальной и аудиальной модальности доля кинестетических предикатов в поэтическом словаре Мандельштама составляет 75 %. Таким образом, визуальные предикаты в силу своей малочисленности приобретают в поэзии Мандельштама особый маркированный статус. Их значение выходит за рамки лексического и приближается к символическому. Они становятся «смысловыми волнами-сигналами», «орудийными средствами, в просторечьи именуемыми образами», о которых писал Мандельштам в «Разговоре о Данте» [6, 363-364].

Проанализируем частотность употребления визуальных предикатов со значением цвета в основных сборниках О. Мандельштама:

 

 

НАЛИЧИЕ ВИЗУАЛЬНОГО ПРЕДИКАТА ОПРЕДЕЛЕННОЙ СЕМАНТИКИ/

НАЗВАНИЕ СБОРНИКА

 

Камень Tristia Стихи 1921-1925 Новые стихи  1930-май 1931 Новые стихи   июнь 1931-1934 I воронежская тетрадь II ворон. тетрадь 1936-январь 1937 II ворон. тетрадь февраль 1937 III ворон. тетрадь
Золотой 8 11 3 1 5 0 1 1 1
Желтый 3 5 1 1 1 0 6 2 2
Рыжеватый (бурый, ржавый, рыжий, оранжевый, медный) 3 4 1 1 1 1 0 1 0
Голубой, синий (бледно-голубой, бирюзовая, синеглазы, лазоревом, лазоревый) 9 8 5 7 11 6 9 1 9
Лиловый 3 2 1 0 0
Сиреневый 1 0 1
Фиалковый 1
Серый, туманный (туманный, седой, серая, отуманенный,  сумрачный, тусклое,  тусклый) 20 7 1 2 1 3 0 3 0
Серебристый 1
Черный 7 25 3 5 7 3 6 5 5
Белый 7 9 3 1 0 2 5 2 1
Прозрачный (хрустальный, прозрачный, стеклянный, призрачный) 11 21 4 0 0 0 1 1 0
Зеленый 7 10 5 5 4 3 1 1 1
Красный (алый) 1 1 1 4 7 1 4 1 3
Розовый 1 2 5 0 2 0 2 0 0
Вишневый 0 2 0 0 0 0 0 0 0
Пестрый 2 1 1 0 2 0 0 0 0
Радужный 4 0 0
Коричневый (каштановый) 1 2 2 0 2 2 2 0 1

В сборнике «Камень» 13 цветов, причем 25% всех цветовых эпитетов составляют эпитеты со значением «серый», «туманный», что подтверждает наблюдение С. Аверинцева о «стускленности колорита» ранней лирики Мандельштама. Но все же мир в «Камне» предстает полноценным и красочным: зеленый (7), прозрачный-хрустальный (11), голубой (9), золотой (8). Черный цвет (7) уравновешен белым (7). Есть единичные употребления эпитетов «каштановый», «алый», «розовый». Юный поэт видит мир таким, каков он есть, но свою роль в нем он еще не определил. Поэтому на яркие краски мира накинут «туманный» флер психологического состояния, внутреннего Я лирического героя: 20 эпитетов со значением «серый, туманный», 11 – со значением «прозрачный-хрустальный». В этот период высок процент номинализаций (33%), что тоже отчасти «стирает» конкретные черты действительности. Значительное количество эпитетов с семантикой «голубой» символизирует устремление высь, к небу.

В цветовой палитре «Tristia» 14 красок. Нет такого количества эпитетов с семантикой «туманный», как в «Камне». Серые, стускленные оттенки переходят здесь в определенные цвета: «черный», «прозрачный», «золотой», желтый», «зеленый». В «Tristia» продолжается интенсивное изучение мироздания лирическим героем, которое воспринимается сверкающим, «прозрачно-хрустальным». Мандельштам расширяет границы мироздания, выстраивая оси бинарных оппозиций «добра» и «зла», «жизни» и «смерти», что отражается в преобладании черных и золотых цветов.

«Золотой» в аксиологической структуре поэта – благодатный цвет: дароносица как солнце золотое, золотой живот черепехи-лиры и т.д. Эпитет «золотой» встречается в мандельштамовском тексте у целостных и значимых явлений обычно круглой формы: дароносица, солнце, «счастье катится, как обруч золотой», «эра звенела как шар золотой». В связи с этим мы не можем согласиться с М.Л. Гаспаровым и Л.Г. Пановой которые, считая Мандельштама преимущественно «поэтом пространства», указывают на сложные отношения поэта со временем, апеллируя к выражению «времени бремя». В диссертации и затем в монографии Л.Г. Пановой, современного литературоведа, ученицы М.Л. Гаспарова, утверждается, что время у Мандельштама «связано с идеей несвободы» и «подается как разрушительная сила, которая губит все, уничтожает и уносит» [7].  На наш взгляд, учитывая коннотативное символическое значение эпитета «золотой», строка «золотая забота как времени бремя избыть» в стихотворении «Сестры тяжесть и нежность…» прочитывается следующим образом: золотая забота о времени – это желание понять его значимость, ощутить благость, осознать целостность. Время, говоря словами самого поэта, – «плоть деятельная, разрешающаяся в событие» [5, 68]. Категория времени – это особое измерение человеческого бытия, суть которого – движение, развитие. Для Мандельштама «времени бремя избыть» означает определиться в своих отношениях со временем, понять благую весть, которую время в себе несет, и пройти определённый духовный путь самосовершенствования ради достижения целостности с ним. Бремя времени не лишний груз, а осознанное принятие его значения, необходимое, чтобы понять целостность жизни и обрести целокупность бытия: «А небо будущим беременно…» Даже эпоху сталинщины поэт пытается осмыслить в позитивном аспекте. Страшную эпоху обратного хода времен, разрыва с гуманистическими и общемировыми культурными ценностями, геноцида личности. Так, в Оде Сталину поэт поднимается над гримасами современности, ставя задачу осознания смысла происходящего выше страха за собственную жизнь. Он отказывает Сталину во власти над собой и над жизнью, но учится сам, ведомый стремлением постичь целокупность жизни и смерти, понять значение эпохи в ходе времен:

Я у него учусь — не для себя учась,
я у него учусь — к себе не знать пощады.
Несчастья скроют ли большого плана часть?
Я разыщу его в случайностях их чада…

Контекстуально-образный анализ основного корпуса стихотворений поэта в целях определения символического значения предиката «черный» помогает понять семантику «черного солнца» у Мандельштама. В каких сочетаниях встречаем мы этот эпитет? «И море черное, витийствуя, шумит… черные пашни… вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима… воздух, смутой пьяный, / На черной площади Кремля…самопишущий черный народ…», и черное «солнце дикой страсти» в стихах о Федре, и черноземная земля воронежских стихов, которая «в дни ранней пахоты черна до синевы». Как видим, у «черного» нет значения «зловещий, опасный». Эпитет черный не встречается в негативно окрашенных стихах, таких как «Сумерки свободы», «Мы живем, под собою не чуя страны…». (Безблагостность, опасность у Мандельштама ассоциируются с «желтым» цветом: «Солнце желтое страшнее…», «В желтой — зависть». Возможно, это детерминировано историко-бытовым контекстом: в начале ХХ века «несмотря на прекрасную архитектуру, улицы Петербурга производили довольно унылое впечатление, так как окраска домов в центре была очень однообразна: в основном желтая охра или темно-красный сурик» [2; 33]. (Ср. у Мандельштама: «Ах, ничего я не вижу и бедное ухо оглохло / Всех-то цветов мне осталось лишь сурик да хриплая охра»)). «Черный» же имеет семантику плодотворного стихийного хаоса и… смерти. Смерть для поэта – важная составляющая жизни. Слова смерть,  умирание встречаются более 85 раз в 330 стихотворениях, даже бабочка у него – умиранка, а прекрасные «синеглазые стрекозы» —  быстроживущие. Это не значит, что Мандельштам не любил жизнь. Напротив! «Он принимал жизнь, как она есть, и остро чувствовал ее необычайную насыщенность». Ему была свойственна «страсть к наслаждению» жизнью, «а наслаждался он всем, чего люди и не замечают: струей холодной воды из-под крана, чистой простыней, книгой, шершавым полотенцем…У него была редкая способность видеть мир глазами, полными любопытства, он на все смотрел и все замечал» [4; 17, 199] Слово жизнь встречается у него в 330 стихотворениях более 40 раз. И та же бабочка («умиранка») названа еще и «жизняночкой». Таким образом, «черное солнце» Мандельштама — это солнце плодотворной смерти, которая освещает всю жизнь поэта и человека, и не только вперед во времени, но и назад, во все стороны. Не было бы смерти, не было бы и жизни. Смерти Мандельштам не боялся, он в нее верил как в равновеликое жизни событие. «Удивляясь самому себе, он сказал, что в смерти есть особое торжество, которое он испытал, когда умерла его мать… У меня создалось впечатление, будто для него смерть не конец, а как бы оправдание жизни» [4; 21], — писала Надежда Яковлевна, жена поэта.

В романе Ю. Буйды «Вор, шпион и убийца» читаем: «…еврейское слово «конец» (в выражении «конец света») означает «цель». Мир, движущийся к неизбежному концу, обретает цель, придающую смысл человеческому существованию… Я думаю, речь идет о стремлении человека к восстановлению собственной целостности» [1, 24].

Итак, черный и золотой – цветовая гамма амбивалентного жизненного начала у Мандельштама, жизнь и смерть, гармония и хаос.

Также важное место занимают в «Tristia» эпитеты со значением «зеленый», что вписывается в психологическую характеристику периода – молодость, полнота чувств, наполненность творческими силами. В эзотерическом прочтении «зеленый» — цвет чувств, переживаний. У Мандельштама – символ творчества. В стихотворении о Вийоне эпитет «зеленый» выступает прямым атрибутом «творческого начала»: «в глазах лукавый или детский зеленый огонек».

В «Tristia» не менее важен эпитет «голубой»: устремленность ввысь, поиск гармонии. Наряду с голубым появляется «синий», однако его значение проще, конкретнее («Синие прожилки. Белый снег. Зеленая парча»), тогда как голубой является цветом познания, стремления духа (например, горение «голубого пунша» в стихотворении «Декабрист»). Значим здесь и белый, цвет жизненной правды: «белеет совесть предо мною… небо козье рассыпалось и молоком горит; «молочный день глядит в окно» и т.д.

Двадцатые годы характеризуются неблагополучием отношений поэта с миром. Это «может быть, самое трудное время в жизни О. Мандельштама. – пишет Н.Я. Мандельштам. — Никогда ни раньше, ни впоследствии, хотя жизнь потом стала гораздо страшнее, Мандельштам с такой горечью не говорил о своем положении в мире. В ранних стихах, полных юношеской тоски и томления, его никогда не покидало предвкушение будущей победы и сознание собственной силы: «чую размах крыла», а в двадцатые годы он твердил о болезни, недостаточности, в конце концов – неполноценности» [3; 203]. Хотя в «Стихах 1921-1925» цветовая палитра остается практически той же, количество визуальных предикатов значительно уменьшается. Характерным признаком периода является некоторый перевес эпитетов розовый, голубой и зеленый над остальными цветами. «Розовый» у Мандельштама связан, через «розовой крови связь», с движением потаенных жизненных сил и соков: «с розовой пеной усталости у мягких губ», «то, что я знаю о яблочной, розовой коже…».  «Зеленый», как мы уже говорили, символизирует чувства и творчество. Главная проблема цикла стихов 1921-1925 годов заключается в вопросе, нужна ли поэзия вообще и Мандельштама в частности современной действительности. Поэт объединяет в стремлении решить эту проблему и творческий порыв («зеленый»), и стремление ввысь («голубой»), и свою жизненную силу, кровь («розовый»). Он хочет петь, «чтоб губы, потрескались, как розовая глина», но его не слышат. Эпитет «пестрый» становится негативным отражением бытовой суеты и бессмысленности. Вопрос о совместимости поэтического дара и современности решается отрицательно. После сборника «Стихи 1921-1925» песенный дар пропадает и до 1930 г, до путешествия в Армению, Мандельштам стихов не пишет.

Начало «Новых стихов» — осторожная проба голоса после пятилетнего молчания. Здесь только 10 цветов. «Всех-то цветов нам осталось лишь сурик да хриплая охра». Действительно, зловещего желтого в этом периоде много, а также рыжего, ржавого. Советская жизнь не по душе поэту. Желтый и черный составляют опасный перевес в сторону хаоса, опасности, бессмысленности. Мир уже не ощущается удивительным и стройным (исчезли эпитеты прозрачный, хрустальный). Однако зловещей окраске мира Мандельштам противопоставляет собственное духовное стремление ввысь: лазурь, лазурный, бирюза.

Переломным этапом «Новых стихов» мы считаем тот период (с июня 1931 года), когда поэт осознает свою роль в современности – беречь и претворять в жизнь культурные и духовные ценности, говорить правду, тот момент, когда он готов идти вперед:

Не волноваться. Нетерпенье – роскошь,

Я постепенно скорость разовью –

Холодным шагом выйдем на дорожку –

Я сохранил дистанцию мою.

В цветовой гамме этого периода отсутствует «белый», цвет правды и совести («белеет совесть предо мной», «белой славы торжество»). Ранее, в стихотворении «Умывался ночью на дворе…» 1921 года (на смерть Н. Гумилева) поэт символически связал белый цвет с чувством жизненной правды: «Чище правды свежего холста / Вряд ли где отыщется основа», противопоставив ее беде, лжи. В советской Москве Мандельштам также не находит белого цвета. Это период раздумья, в какую же сторону идти. Ради кого и ради чего. Поэтому здесь снова доминирует голубой – цвет устремленности вверх и поиска смысла (11), и из него рождается «лиловый» (3). В этот период впервые в мандельштамовском поэтическом тексте много красного («остался лишь сурик»). Из творческого «зеленого» вышелушивается странный «фисташковый». Хотя и есть в этот период упоминание «зеленого», но не в прямом значении:

Вы помните как бегуны

У Данта Алигьери

Соревновались в честь весны

В своей зеленой вере…

В Первой воронежской тетради мы фиксируем изменение цветовой гаммы и уменьшение количества цветов, их всего 9. Так символически отражен коренной перелом в судьбе поэта — арест, тюрьма, попытка самоубийства и ссылка, обернувшаяся переходом в иной жизненный контекст: «Ну, здравствуй, чернозем…». Голубой, синий, лиловый практически сливаются в своем символическом значении и частотность их употребления невысока. Поиск смысла и устремленность к небу не очень актуальны. Это период затишья. Попытка поверить, что еще на самом деле жив. Желтого тоже нет – нет враждебности. Появляется белый. Также присутствуют серый, черный, коричневый, зеленый, напоминающие цвета земли: «Измеряй меня, край, перекраивай!»

Во Второй воронежской тетради неожиданно появляется эпитет радужный и близкий ему серебристый. До этого, не считая двух «радуг» в «Камне», такого сверкающего многоцветия в скромной палитре Мандельштама не было. Много сине-голубого. Это начался новый период познания – осваивание мира природы. И даже «желтый» перестает быть страшным. Теперь щегол «желтый» с черным, «желторотый», «желтоглазый». Черный, эпитет стихийных сил и смерти, в основном отходит чернозему. Снова есть «белый», есть «прозрачный». Появляется сиреневый. Палитра немного изменилась, но она снова полна – в этом сборнике 14 цветов, столько же было в «Tristia».

Творчество февраля 1937 года — период в пастельных тонах. Даже черный размыт по сложносочиненным словам: черноречивое молчание, чернорабочий, черноголосый, чернозеленый и т.д. Снова появляется серый, есть голубой, золотой, красный, ржавый, прозрачный, зеленый, белый. Все в небольшом количестве, но и период охватывает лишь месяц. Цветовая ненасыщенность его объясняется тем, что поэт решает самую важную, наверное, задачу в своей жизни. В этот период в творчестве Мандельштама присутствует максимально высокое количество номинализаций, что свидетельствует о предельной сосредоточенности поэта. Создается «Ода» Сталину, соединяющая две реальности: советскую действительность и вечную стихию жизни, в котором плакатная идеология обесценивается в сопоставлении с метафизикой бытия. Вершинным стихотворением февраля 1937 года является создание оратории «Стихи о неизвестном солдате», утверждающей значимость обретения человеком собственного «я» и единения с людьми.

Третья воронежская тетрадь, весна 1937 года – акварельно-светлый, гармоничный период! Здесь нет грязных и тусклых оттенков: серого, ржавого, рыжего, зато появляется новый чудесный цвет: фиалковый. Палитра периода такова: золотой, голубой, черный, белый, синий, сиреневый, желтый, красный, коричневый, зеленый, где главные цвета: черный, синий, желтый, красный. Воспеванием творческих сил природы, ее юной «зелени» наполнены стихотворения весеннего воронежского цикла. Период характеризуется активным использованием не отраженного в таблице предиката «лучиться» и номинализации «луч». Ранее «луч» встречался, но не часто, а в этой небольшой тетради стихов он организует пространство, превращается в событие, действие (лучиться), и в итоге образует сияющую гармоническую структуру кристалла. Возможно, предикат «лучиться» означает полученный наконец «отклик неба» («отклик неба во всю мою грудь»). Также о небе говорит большое количество предикатов с семантикой «синий, голубой, сиреневый». От серого призрачного неба «Камня», опасного, в чем-то враждебного, пройден огромный путь до яркого, синего, лучистого неба Третьей воронежской тетради.

В поэтическом творчестве Мандельштам отразил историю жизни человека, прошедшего через страх, порой даже ужас, отчаяние, неверие и научившегося в итоге быть единым целым с людьми и миром, верить в жизнь, понимать и принимать мироздание и самого себя.

В данной статье лирический текст Мандельштама рассматривался лишь с точки зрения употребления визуальных предикатов со значением цвета. Надеемся, что в дальнейшем более полный и глубокий анализ лингвистических и психологических особенностей поэзии Мандельштама прольет больше света на загадочную материю его стихов.

 

  1. Буйда Ю. Вор, шпион и убийца. М., 2013.
  2. Засосов Д., Пызин В. Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX-ХХ веков. М., 2003.
  3. Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1999.
  4. Мандельштам Н. Вторая книга. М., 1990.
  1. Мандельштам О. О природе слова // Собр. соч. и писем в 3 томах. М., 2010. Т. 2.
  2. Мандельштам О. Разговор о Данте // Собр. соч. в 4 томах. М., 1991. Т.2.
  3. Панова Л.Г. Пространство и время в поэтическом языке О. Мандельштама. Автореферат дисс. … канд. фил. наук. – М., 1998. [Электронный ресурс] URL: http://www.ruslang.ru/?id=text_panova_autoref (Дата обращения 09.10.2014)
  4. Хлыстова А.В. Магия поэтики О. Мандельштама. М., 2008

***********************************

Опубликовано Вопросы филологии, 2015 № 1 (49). С. 96-101

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.