«Новый реализм» канул в историю, а новые реалисты остались. И каждый пошел своим путем. Роман Сенчин стал «нормальным реалистом» (авторское самоопределение [Сенчин 2020]). Дмитрий Данилов тяготеет к поэтике модернизма, продолжая линию «другой прозы» [Гулин 2011] А. Гаврилова. Андрей Рубанов экспериментирует с жанрами, проверяя их на укус. А «лидер ультрашоковой литературы» [Бойко 2006] Анна Козлова оказалась наследницей Достоевского и Чехова, взяв от первого обморочно-глубокое погружение в глубину людских душ и натуралистичность деталей человеческого общежития, подмеченную Страховым («…его тянуло к пакостям, и он хвалился ими 1» ), а от второго — трансцендентный образ положительного героя: в тексте его нет, а в авторском видении — есть. Легко писать чернуху, пучок за пятачок. Трудно — прозу о человеке, когда положительного героя не видишь, а в человека веришь.
Козлова продолжает линию автопсихологической прозы, в русской литературе восходящую к Э. Лимонову. Сейчас этот метод стал модным и стоптался до мышей, до блогерства и «актуальной повестки». А в начале нулевых, когда Козлова начинала, ей всерьез доставалось за жесткую правду деталей и языка. Интересно, куда те критики-ревнители делись? Вымерли за десять лет? Иначе как объяснить, что, к примеру, потуги травмоговорения О. Васякиной считаются актуальной литературой, а действительно больные, живые образы Козловой называли угаром и чернухой?
Оксана Васякина, лауреат премии «Лицей» — 2019, — если кто не знает, это поэзия: «…теткин сожитель на моих глазах выволок ее на лестничную клетку и прыгал на ее голове в ботинках пока та не потеряла сознание / сожитель моей матери избивал ее каждый месяц она ходила на работу с синяками…» [… 2017].
То, за что не принимали в нулевые тексты Козловой, теперь стало общим местом. Жестокость, насилие, травмоговорение. Изображение половых органов. Мат. Но теперь это не ради эквивалентности художественной задаче, а ради актуальной повестки — я тоже, я об этом, я так могу!
Мода — она и есть мода. Козлова заранее предсказала: «Кстати, вслед за сиськами по логике вещей должна появиться мода на силиконовые губы» («Всё, что вы хотели, но боялись поджечь», 2011). А сама пошла дальше. Меня двадцать пять лет ругали, я привык, говорит Роман Сенчин и продолжает писать, и все лучше и лучше. И Анна Козлова привыкла — говорить правду. В 2018 году она вышла на сцену «Нацбеста» и сказала литературному сообществу, помешавшемуся в тот год на А. Старобинец и А. Сальникове, что «Посмотри на него» и «Петровы в гриппе» — человеконенавистнические книги. Знала, какой будет реакция? Да, и не ошиблась. Была права? Да. Герой Сальникова ненавидит себя, героиня Старобинец — других, это близкие состояния, Герман Гессе об этом еще в «Степном волке» писал.
Так что мужества Козловой не занимать. И нужно оно ей для того, чтобы вплотную подойти к главной проблеме нашего времени, увидеть ее во всей ее мерзости, погрузить руки в ее чавкающую плоть и, чувствуя отвращение, не отступать, пока не поймешь — откуда она взялась и что с ней делать.
Это не политическая проблема — либеральные ценности и путин-уходи. «Политика — это наименее существенная и наименее ценная сторона жизни», — говорит Козлова еще в романе «Люди с чистой совестью» (2008). Действительно, социально-политический уровень в настоящем произведении — уровень внешний. Экономика, кстати, интереснее. Но Козлова и ею не занимается. Она идет глубже, к экзистенции современного человека, воспитанного в нелюбви, и к поиску ответа на вопрос: как с такими вводными стать счастливым? Большинство пребывает в уверенности, что до счастья им не хватает денег, квартиры, карьеры, признания — список можно продолжать. А если ты выросла внутри Садового кольца, живешь внутри Садового кольца, славна поколениями своих предков и мужья у тебя — и первый, и второй — знаменитые и славные, тогда, значит, ты обязана быть счастливой? Почему же это не так?
Потому что ерунда это все, радужная оболочка иллюзий. Правда жизни в том, что родители развелись, и ни до этого знаменательного события, ни после не принимали тебя такой, какая ты есть. Правда в том, что ты осталась одна с отцом, как взрослая, хотя была маленькая. А в голове у тебя осталась мать, которая говорила, какой ты «должна» быть. И ты очень старалась быть «хорошей». Но тщетно. Любить тебя от этого не стали.
Из золотого детства ты вынесла:
- тотальное одиночество;
- опыт нелюбви, организовавший твой мир (другого опыта нет, и другой мир взять неоткуда);
- ненависть к своему телу (ну не к себе же ведь, да?). И отношение к телу как к инструменту, нужному для того, чтобы… заслужить любовь.
Заслужить! Ибо воспитали тебя в системе оценок. За просто так не любили. Поощряли, когда «хорошая». И ты внутреннее уверилась, что сама по себе любви недостойна и обязана ее заработать. Секс, например, — возможность заслужить любовь мужчины. А если мужчина сам обратил на тебя внимание — значит, тебе поставили хорошую оценку незаслуженно, и надо ее отработать: «Если какой угодно мужчина, какой угодно внешности, финансового положения и возраста даст мне понять, что я ему, типа, небезразлична, это конец. Я буду чувствовать вину за то, что не отдалась ему сразу же после признания, и ничего не могу с этим поделать», — говорит героиня «Всего, что вы хотели, но боялись поджечь», и, честное слово, кажется, будто ее устами говорит сама Анна Козлова…
То, что девочка живет внутри Садового кольца, совершенно ничего не меняет. Это, пожалуй, даже труднее — отыскать сердце тьмы среди лакшери-плоти и выставить его, корчащееся от ужаса, на всеобщее обозрение. Оттого ранняя проза Козловой и ультрашоковая, что взрывает этот мир изнутри: «Общество смелых» (2005), «Превед победителю» (2006), «Люди с чистой совестью» (2008), «Всё, что вы хотели, но боялись поджечь» (2011)…
В романе «Превед победителю» Козлова противопоставляет гламуру литературной элиты нищего писателя Свечкина из Абакана, за которым очевидно угадывается Роман Сенчин и который полагает, что «люди — не хорошие, не плохие, а просто куски мяса. Наслаждение и боль — вот и все, что нам дается жизнью. Главная же несправедливость заключена в том, что две эти вещи распределены среди людей крайне неравномерно. У Свечкина, к примеру, только тоска и мучения, у других же — секс, хороший алкоголь, машины, деньги».
Этот ранний роман Козловой — картинка, мем, в нем нет внутреннего движения. Его цель — столкнуть миры элиты и лузеров, показав их единую суть: жестокость и животный эгоизм. Недаром жизненную философию Свечкина в следующем романе, «Люди с чистой совестью», озвучит уже герой «верхнего мира», перспективный молодой политик: «Человек просто по природе своей не может быть счастлив, и единственный возможный его удел — сеять вокруг себя катастрофы и страдания, делать существование других таким же невыносимым, как его собственное».
Роман «Люди с чистой совестью» уже не просто манифестирует лицемерие и жесткость людского сообщества (будь то элита или гопота, литературная тусовка или политическая), а показывает героиню, начинающую осознавать себя. Даша, дочка преуспевающего политика и жена политика перспективного, задумывается о себе и о жизни и видит тотальную пустоту снаружи и гниющую рану внутри. Но, обнаружив эту рану, заставляет себя о ней забыть, чтобы быть как все:
Эта рана была как котлован, она гноилась и бурлила. А Даша отдавала команды, чтобы гной и кровь засыпали песком, чтобы строили фундамент, замазывали его цементом, чтобы что-то делали. Даша сжимала зубы и смотрела, как возрастал над котлованом новый дом, даже не дом, скорее, а здание, потому что в доме всегда есть что-то личное. И Даша ходит по этим новым коридорам, осматривает комнаты, и в каждой комнате ей слышится неуловимый запах гниения, и она со злостью распахивает окна, опрыскивает все освежителем воздуха с ароматом грейпфрута, и воздух становится свежее. Даша смотрит на нечто новое, что построилось на старой ране, и чувствует, что однажды все снова провалится в гной и слизь, что все равно здесь вечно будет вонять, но она думает, что сможет просто-никогда-об-этом-не-думать.
При всей реалистичности изображаемого и натуралистичности деталей, тексты Козловой строятся на метафорах и символах, они реалистичны и символичны одновременно. В романе «Люди с чистой совестью» внутреннюю пустоту героини олицетворяет неспособность иметь детей. В романе «F20» смыслообразующей метафорой становится шизофрения — образ искаженного сознания героини и общества. Но, кроме того, в каждом романе Анны Козловой грубой и болезненной метафоре реальности противостоит некий тайный мистический опыт, через который героям открывается истина о самих себе. Мистически-подсознательные доминанты проявляются в художественной структуре текстов через сны и видения. Это напоминает сказки Гофмана, где персонажи видели иной мир после чаши пунша, но в козловской иронии нет постмодернистского китча. Это скорее метамодернизм, сочетающий цинизм с искренностью, иронию с подлинностью переживания.
Протестуя против внешних, лицемерных норм и правил, Анна Козлова ищет истинные обоснования бытия, естественные законы жизни. Девочка, воспитанная в системе чужих оценок, ищет себя. В романе «Все, что вы хотели, но боялись поджечь» героиня подходит к ответу на вопрос: «Что делать, чтобы стать счастливой?». Саша сжигает все книги по женской психологии и, не веря больше ни в родителей, ни в мужчин, ни в любовь, ни в навязанные обществом и голосом мамы в голове парадигмы, приходит к единственной правде — закону естественного влечения тел:
Это сродни возвращению домой после долгого, изматывающего пути. Мы вдруг понимаем, что то, что сейчас происходит, и есть апофеоз отношений полов, где у каждого из них своя, извечная и самоценная роль. Мы вдруг вспоминаем свой, казалось бы, навсегда забытый текст, наша игра становится не то что талантливой, а просто блестящей, потому что к ней нас приготовила сама матушка Природа <…> Мы счастливы, только когда сдаемся и подчиняемся, и сколько бы статей из «Cosmopolitan», говорящих, что все вышесказанное в корне неверно, мы ни прочитали, суть вещей от этого не изменится.
Да, грубовато, но эта мысль имеет благородный генезис. Так же провокативно и так же уверенно об этом писал Д. Г. Лоуренс: «Моя великая религия заключается в вере в плоть и кровь, в то, что они мудрее, чем интеллект. Наш разум может ошибаться, но то, что чувствует, во что верит и что говорит наша кровь, — всегда правда» (цит. по: [Михальская, Пронин 2003: 103]).
Так что автогероиня действительно находит одну из тех нитей, на которых держится мир. Обретя этот первый устойчивый ориентир, она принимает и естественное течение жизни, и понимание, что и как тут устроено:
…я поняла, что жизнь — это поток, поток совершенно разных вещей: позитива и мерзости, красоты и уродства, лжи и правды, и я просто должна его принять <…> Сидя на полу в загаженной мастерской, я подумала, что я ни в чем ни перед кем не виновата, я никому ничего не должна <…> Играющий с бутылками Петя (мама пришла бы в ужас, если б узнала), папа, грубо водружавший ковшик с водой на огонь, — они жили моментом, они были счастливы в нем. Я не умела быть счастливой просто так. Мне, как это ни комично звучит, с молоком матери был внедрен в мозг тот факт, что счастье нужно заслужить. Я заслуживала его изо всех сил, но не становилась счастливей.
Но один раз понять — недостаточно. Если с детства вместе с тобой росло чувство ненужности, неполноценности и ущербности, то впереди долгая борьба за себя.
Глядя на то, как Петя (маленький брат героини. — ) со всех ног бросается в прихожую, заслышав мамины шаги, я с каким-то отвращением вспоминала свое собственное детство. «Ну обними его, — хотелось мне сказать ей, — он же скучал по тебе, почему ты его отгоняешь? Неужели мытье твоих сраных сапог важнее, чем его чувства? Почему ты не можешь просто обнять его, поцеловать, потискать две минуты? Он побежит играть дальше, но ему станет лучше. Он поймет, что ты любишь его, а так он — несчастен. Он думает, что ты любишь сапоги больше…»
Пока ты в яме ущербности и ненужности, даже самый прекрасный мужчина будет тебя топтать — со дна ямы видны лишь подошвы его сапог. Тому, как автогероиня выбирается из ямы, посвящен роман «F20» (2016), ставший лауреатом премии «Национальный бестселлер».
В этом романе идет война. За себя, за чувство собственного достоинства, за право быть собой. Чтобы победить в этой войне, нужно вернуться в детство — и прожить его заново. Роман «F20» рассказывает историю девочки-подростка. Противоборство с миром, отражающее подростковое сознание, — его главный нерв. В семье Юли разворачиваются военные действия: баррикады, осады, поджоги. Мать конфликтует с бабушкой. Дочери — с матерью. Мужчины воюют с женщинами. Люди с собаками. Собаки с людьми. Инопланетяне устраивают эксперимент над землянами. Мертвые выходят к живым. Всё противопоставлено всему и все — всем.
Герои «F20» — вне зависимости от биологического возраста — капризные дети, требующие от жизни ништяков, но не готовые признать, что изменить можно только себя. Образ кладбищенского Питера Пэна, мальчика-призрака, становится символом бессмысленного вечного детства, оборачивающегося проклятием. Перелом в романе наступает, когда героиня начинает взрослеть. Тогда же меняется и сам текст: вначале это примитивное повествование, лишенное описаний и рассуждений, позже в нем появляются метафоры, эпитеты, символы… Героиня-подросток начинает мыслить и говорить как взрослая женщина. И шизофрения, которой она вроде как больна, оказывается уже не нужна.
Нереалистично, да. Но это и не реализм, и не книга о шизофрении. Это метафора взросления, осознания и принятия себя.
«Я то ли жила, то ли нет, иногда мне казалось, что все мое существование — это какая-то шизофреническая фантазия, в которой я усиленно изображаю нормального человека», — говорит героиня «F20».
«Я долго мучилась от ощущения себя неправильной женщиной. А теперь я подумала: я же не стану другой женщиной. И приняла себя» [Козлова 2020], — говорит писательница в интервью.
Последний текст, который Анна Козлова наполнила своей личной семейной историей, — сценарий к сериалу «Садовое кольцо» (2018). Во время показа «Садового кольца» по Первому каналу публику штормило. Как обычно бывает с текстами Анны Козловой, зрители поделились на тех, кто понял, и тех, кто «триггернулся» и поранился, ничего не поняв. «Садовое кольцо» — история прозрения героини среди лицемерия и лжи. Тяжелая быль, где семейные связи напоминают змеиный клубок, где от любого рывка больно всем. Где, желая укусить другого, кусаешь себя. Это протест и вопль: я есть, я живая, мне больно. Последний подростковый протест в творчестве Козловой.
Новый роман «Рюрик» (2019) — тому доказательство. Он не про то, как утвердить себя вопреки всему внешнему миру, а про работу с собой изнутри.
Личностный рост — путь бесконечный. На каждом новом этапе мы пересматриваем жизненные установки, сформированные прежде. Если переучет не проводить, то бывшие спасительными паттерны начинают душить.
Представим ребенка. Чтобы спастись от переживаний, которые кажутся невыносимыми, он вырабатывает свои модели поведения: становится капризным / послушным / тихим / громким — по обстоятельствам. Спустя время он приобретает больше ресурсов, другой опыт, а прежние паттерны, уже не осознаваемые, мешают развиваться и жить. И тогда нужно заглянуть в себя и провести ревизию: милая, стучать ножкой и капризничать хорошо работало в пять лет, в двадцать пять ты можешь иначе.
«Рюрик» — роман многоуровневый. В нем соединяются разные жанры (young adult, психологический триллер, социальная сатира, психодрама, сказкотерапия), разные ракурсы восприятия (женщин, мужчин, детей, родителей, богачей, бедняков) и разные уровни понимания жизни. Если прежние тексты Козловой триггерили всех, ибо крючки и иглы в них были раскиданы по поверхности, то «Рюрик» откроет читателю лишь то художественное пространство, к восприятию которого читатель способен.
Кто-то увидел историю испорченной девчонки, «которая вообще-то ни разу не бедняжка, а здоровая, эгоцентричная, балованная девица с претензиями ко всем. Собственно, и попугай Рюрик оказывается весьма злобной тварью — вероятно, воплощающей в себе темное начало девичьей души. Очень, очень жирно и надсадно все это, очень банально и предсказуемо». Потерялась в лесу — и поделом ей, «что она из себя представляет, помимо подросткового пафоса?» [Чумичева 2020].
Фантастов зацепили батальные сцены. И они всей тусовкой обсуждали, можно ли ударить в пах скорчившегося человека? И потешались, что героиня засунула в бак мотоцикла пистолет (упустив из виду, что пистолет-то заправочный).
Я читала «Рюрика» дважды. В первый раз это была одна книга, во второй — другая, более сильная. Вернее, «Рюрик» был тем же, но во второй раз я читала уже не про девочку Марту, а про себя. Потому что стала смелее. «Рюрик» устроен как Врата Закона в романе Кафки «Процесс»: «Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественнее другого». В нем несколько уровней, каждый из которых может отпугнуть. Но если ты смелый — войди. Врата для тебя открыты.
Первый привратник — самый грубый из всех. С читателем разговаривает книга, забытая в электричке. Ненужная и потрепанная жизнью. Циничная и разочарованная. Если вы не испугаетесь ее «правды», вас ждет второй уровень — история Марты и Михаила, банальная история М и Ж, вечной девочки и вечного мальчика. Ему бы потрахаться, ей бы кроссовочки новые купить. Каждый тянет на себя, каждый считает себя обиженным, а дальше по нарастающей: ревность, подлость, грубость, насилие, трагедия.
Следующий уровень связан с журналисткой Катей, которая расследует, что же произошло между М и Ж на втором уровне, но у нее есть и своя история. О том, как она пришла к принятию себя и самоуважению. Кате это дается легко, так как тем же путем — от давалки кому попало до уважения к себе — прошла героиня предыдущего романа, «F20». Так что Катя после очередного ненужного секса просто смотрит в зеркало и вдруг принимает себя такой, какая она есть. Чего автор и всем нам желает.
А вот четвертый уровень — новый в творчестве Анны Козловой, это уровень понимания системной природы бытия: что даешь — то и получаешь. Допустил жестокость, был равнодушен и пуст — жизнь обернется к тебе той же жестокостью, равнодушием и пустотой. И наоборот. Так происходит в истории Марты, ее матери и отца, а также в истории лесника и его дочери. Которую тот сначала не замечал, а потом потерял. За которую убил — а потом был убит. Хозяином леса.
Тут мы погружаемся в мистически-подсознательный контекст. Марта заблудилась в лесу, который одновременно и живой, и метафизический, и реальный лес, и бодлеровский лес символов. На этом уровне роман изъясняется языком юнговских архетипов и фольклорных образов. Здесь каждое доброе и каждое злое дело, как камень или перышко в мифе, решают судьбу героев. В лесу подсознания сходятся вина и прощение, гордыня и доброта. Это отличная часть книги. Но не самая глубокая.
Самая глубокая — история детства героини. Которую та не хотела помнить, вытеснила, но которая тем не менее определила всю ее жизнь. Отчаянную и несчастную жизнь изломанного подростка.
Это история об одиночестве ребенка. Мир ребенка ограничен близкими взрослыми. Выйти из него, как из заколдованного леса, ребенок не может. Потому одиночество ненужного взрослым ребенка — одиночество тотальное. Невыносимое. Марта росла в обеспеченной семье, всегда была под присмотром, но при этом — никому не нужна. В пустыне своего отрочества она встретила такое же одинокое и заброшенное существо — дикого попугая Рюрика. Историю любви и доверия двух существ в пустыне отчаяния и одиночества, историю предательства и вины, у меня не получится рассказать так, как рассказывает Козлова. Поэтому просто поверьте: если у ребенка есть только одно существо, с которым можно установить контакт (попугай, собака — неважно), и если это существо умирает, то доверие заканчивается неизбывной виной. Ребенок всегда винит себя. За все. Так уж устроены эти маленькие эгоцентристы. Максимум, что он сможет, — вытеснить эту боль. И она станет мучить его изнутри. Всю оставшуюся жизнь.
Но в заколдованном лесу у героини появляется шанс — вспомнить ту историю любви и вины. И уже не ребенком, а юной женщиной, с новыми ресурсами, новым опытом — простить себя. Собственно, теперь она может любить кого-то еще, кроме попугая. Лес дает ей этот шанс, и она его использует. Оплакав себя маленькую, героиня вину отпускает. И из леса выходит другой.
Творчество Анны Козловой контекстно: одна книга продолжает другую, и вместе они составляют отчет-исповедь, дневник личностного развития и роста. Читать книги Анны — значит расти вместе с ней, с каждым новым романом все лучше и глубже понимая себя.
Не менее интересна и художественная эволюция писательницы, особенно — эволюция языка: яркого, образного, нового для нашей литературы. Новый язык всегда шокирует (вспомним хоть Пушкина), но и говорить о современности языком Сумарокова нельзя. Каждому времени — свои смыслы и свои способы выражения. Важно одно — чтобы новизна авторской речи была эквивалентной художественной задаче книги и современному состоянию языка. У Козловой получается именно так.
Есть сегодня такое явление, как письменно-разговорный стиль: в смс, мессенджерах и чатах мы пишем коротко, отрывисто, неполно, что нормально для разговорной речи, но странно для письменной. И тем не менее этот стиль вошел в нашу жизнь. Пример из чата подростков: «Играем сегодня? / так вы же отменили / уже всё норм / но мы по-любому сегодня не можем / ахах / Почему? <…> На погоду посмотрите / Тем более / Она явно не для игры / А, да, погода / Что норм? / А что с погодой, Юр? / Был дождь и мокро / У меня все сухо. Из окна». Обыватель в ужасе: такое обращение с фразой портит язык! А языку нормально, он развивается через носителей. И Анна Козлова вот эту отрывистость, неполноту, резкость «испорченного» языка превращает в художественную полноту и выразительность. И даже беспомощные повторы обретают эстетическую задачу:
Куда бежать теперь, Катя? На каком чердаке спрятаться? Как все это объяснить? Есть ли у тебя еще жирок лицемерия и ханжества, чтобы назвать твой пьяный трах с Михаилом началом отношений? Или, может, даже молнией, которая вас пронзила? Уверяю тебя, если захочешь, если настоишь, он с тобой согласится, ему не впервой. Он уже был должен маме, потом его выбрала Лена, а ты, просто поверь, гораздо лучше Лены — и в социальном плане, и по внешним данным. Если сделать над собой совсем небольшое усилие, спрятать естественное отвращение, еще можно сказать, что у всех так начинается большая любовь.
Ты как, готова?..
Слезы ползут по Катиным опухшим щекам, она мотает головой, словно маленькая девочка, которую заставляют есть кашу…
Еще одна особенность художественного языка Анны Козловой заключается в его эквивалентности современной культуре, все больше сползающей в сериалы и кино. Козлова, как сценарист, прекрасно использует и плавающий ракурс, и чередование общих и крупных планов, и смену стилей, и динамику ритма и напряжения. То она лаконична и энергична, то образно-метафорична, то цинична, то лирична и прочее.
Анне Козловой нет еще сорока. А, как известно, после сорока прозаик только начинается. Но Анна Козлова уже сумела рассказать нам столько, что читать и перечитывать, осмысливать и осмысливать. Тем более что эти книги, как мало какие современные книги, перечитывать интересно. Каждый раз — новое погружение, новые ощущения и новые мысли. Попробуйте. Проверено.
********
Опубликовано: «Вопросы литературы», 2020 № 4. С. 64-78